"Г-н Лейбман своих не сдает"
Оригинал
этого материала
© "Консерватор",
11.04.2003
Нищета компромата
Дмитрий Быков
Формальным поводом для обращения к теме компромата послужила публикация на нашем любимом сайте www.compromat.ru («Домашняя библиотека Сергея Горшкова. Весь сор в одной избе»)
переписки нашего главного редактора Лейбмана с его разнообразными конфидентами от Дуни Смирновой до Эдуарда Месхидзе. Чтобы сразу закрыть тему корпоративной солидарности и проплаты, спешим сообщить читателю, что этот материал оплачивается из личного фонда Лейбмана, т.е. по двойному тарифу, пишется по его личному (увы, слишком очевидному) заказу, а на купюрах, которыми наш главный расплачивается обычно за такую заказуху, рядом с портретом Джонсона стоит штамп кремлевской канцелярии с портретом известно кого. Удовлетворив интерес любителей компромата, попробуем исследовать феномен как таковой.
Пока не станешь героем скандала — не оценишь всех его прелестей; я уже писал в «К» о катастрофическом поражении отечественного политического пиара, который перепиарил сам себя и оказался, в сущности, невостребован. Блистательная эра прослушек и сливов тоже катится к концу. Только что Техасский университет (г. Остин) за 3, 2 миллиона долларов приобрел коробок документов (пленки, блокноты, копии официальных запросов и ответов) прославленных Вудворда и Бернстайна, раскрутивших на страницах «Вашингтон пост» Уотергейтский скандал. Тем самым как бы конституирован переход «компроматной эры» в историю — если раньше телефонная прослушка (и в Америке, и в Москве) могла стоить крупному политику карьеры, то сегодня он сам себя готов прослушивать, чтобы оживить собственную затухающую популярность. Если пиар себя перепиарил, то компромат — скомпрометировал.
Строго говоря, в этом способе политической дискуссии (а именно продолжением дискуссии другими методами и является «слив») заложено изначальное противоречие: информация о нарушениях закона добывается с нарушением закона. Существуют редчайшие исключения — и бесчисленные западные фильмы об отважных журналистах (чаще журналистках), которые, рискуя жизнью, ускользая из сотен ловушек и стреляя с двух рук, успевают-таки сделать заветный кадр и поймать злостного неплательщика налогов, будущего развязывателя ядерной войны. Так и вижу эту журналисточку из стандартного блокбастера — подпрыгивая на оседланном ею боссе и постанывая в такт, она успевает что-то строчить в разложенный у него на животе блокнот и попутно передает репортаж по телефону… Сколько малых сих, соблазненных такими картинами, выбрали «Профессию — репортер!» Знали бы они, что нормальное журналистское расследование в наше время ничего общего не имеет со всей этой экзотикой — а попросту два враждующих штаба следят друг за другом и знают об этом. В нужный момент один впрыскивает порцию прослушек, другой выкладывает на сайте скромную фотосессию (оппонент с двумя, с тремя, сам с собой) — и вся романтика. Само собой, начитались мы и трогательных историй о простых и скромных людях в штатском, которые вдруг подходят к отважному корреспонденту на улице и, поблескивая скупой мужской слезой, говорят: «У вас очень честная газета. Честная. Очень. Я вам тут принес… от настоящих офицеров… чтобы вы не думали, будто всех можно купить!» — и, быстро сунув кассету, отходят. А на кассете — разговор двух кандидатов в президенты, записанный честными офицерами. Настоящими. Так эксплуатируется миф о тайной, глубоко законспирированной, хорошей спецслужбе, которая в последний момент обязательно вылезет и всех спасет.
Да знаем мы прекрасно, что не бывает таких скупо-слезливых людей в сером и многостаночных журналисток, выведывающих секреты. Всякий компромат есть кража, и даже когда он добыт относительно законным путем, — публикация переговоров, не предназначенных для чужих ушей, не вызывает восторга у нормального гражданина. За всю Америку это сформулировал ее любимец Стивен Кинг, в немногих энергичных словах прокомментировавший историю с клинтоновским «Моникагейтом»: «Он нормальный президент, он выполняет свою работу, а остальное меня не волнует… В конце концов речь идет о мужчине на закате так называемого репродуктивного периода. Немудрено, что он обратил внимание на молодую девушку, которая и сама была в него влюблена… Что такого? Когда я за рулем отвлекаюсь на хорошенькую девицу на тротуаре, а жена начинает меня пилить, чтобы я не смел отвлекаться от дороги, — я отвечаю: дорогая, сидящий на диете имеет право просмотреть меню».
И то сказать — если уж американский «Моникагейт» доказал, что усилиям Кеннета Старра сочувствовало чуть больше двадцати процентов американцев, то чего вы хотите от России, где уважение к закону никогда не было национальной добродетелью? Слей ты какой угодно компромат, обвини представителя власти в любом противозаконном деянии — от избиения старух до растления малолетних, — в России это немедленно объяснят выгодами противоположной стороны. Мы страна откровенная: что у других припрятано — у нас снаружи. У нас и праведники, и их оппоненты до такой степени стоят друг друга, что никакой компрой не прошибешь общественного мнения: оно давно уже провозгласило чуму на оба дома. Да и представление о власти у нас соответствующее: людоед? — а вы чего ждали?! Тем более что и демократы постарались (начиная с Гавриила Попова, считавшего взяточничество нормальным рыночным механизмом): да, мы такие. И даже сякие. Но все-таки мы не Сталин, который вас гноил миллионами. Более того: в российское сознание внедрен железный закон — власть бывает либо фанатичной, морально безупречной и кровожадной, либо либеральной… и грязной, господа, грязной! Но ворюга мне милей, чем кровопийца, это сам Бродский сказал, Нобелевская, между прочим, премия! Любопытно, что из всех афоризмов Бродского именно этот стал наиболее расхожим, в буквальном смысле пошел по рукам — как будто воровство и кровопивство исключают друг друга!
Компрометировать идею компромата начал еще Руцкой со своими одиннадцатью чемоданами, которые приклеились к нему с весны 1993 года намертво. Одиннадцать чемоданов компромата! — видимо, эта цифра ему казалась наиболее достоверной. Десять еще могли сойти за пиитическое преувеличение. Дальше покатилось: «Фавориты» — это Минкин слил предвыборные беседы ельцинского штаба; «писательское дело» — все тот же Чубайс плюс Кох, месть за аукцион по «Связьинвесту»; разоблачение Березовского, договаривающегося с ваххабитами о Дагестане (тут уже постарался Хинштейн, которому Игорь Шабдурасулов наклеил неотмываемую кличку «Масляный рот»)… Дальше — больше: никто из компроматчиков не остался чистым. Невзоров набрал документов про городские власти — тут же мы читаем о том, что Невзоров сам в детстве писался. Это, конечно, сильный аргумент в защиту городских властей. На страницах прессы вспыхивает бурная дискуссия: можно ли публиковать данные из чужих медицинских карт? Если речь идет о Плохих Людях — валяй, можно! А вы знаете, что Хинштейн наблюдался у психиатра, лежал в психбольнице и там кусался? А что Минкин собственного сына украл — слышали? Эра политых поливальщиков (точнее, слитых сливальщиков) в России наступила очень рано — это все равно как если бы после Уотергейтского дела Америка вдруг узнала, что Вудворд и Бернстайн в свободное время пользуют друг друга, предварительно обмазавшись медом и жарко визжа. Не успела компания «Медиа-Мост», промышлявшая информационным рэкетом под видом свободы слова, вбросить все на всех, как на нее вбросили столько, что мало не показалось, — от стоимости квартир ведущих сотрудников до ГБ-шного прошлого ведущих менеджеров; после чего база данных упомянутой группы появилась в открытом доступе на сайте www.flb.ru, а в скором времени и Евгений Киселев сделался героем компроматного скандала, обнаружив себя резвящимся в обществе пяти легкомысленных существ обоего пола.
И вот ведь парадокс — ни одна из жертв компромата всерьез из-за него не пострадала! По крайней мере, в общественном мнении. Казалось, что Лариса Кислинская совершенно уж урыла министра юстиции Валентина Ковалева, застуканного в бане, — причем зашел он туда явно не помыться, — ан Ковалев в общественном сознании, невзирая на непопулярную должность, сделался почти героем. Наш-то, министер-то, — с девками! Ай да министер… Да что Ковалев — Юрий Скуратов остался в памяти народной исключительно как борец с преступностью, персонифицированной отчего-то в виде двух симпатичных лимитчиц, и в таковом прельстительном образе он эту преступность благополучно уестествил. С Михасем не справился, на Ельцина и Березовского ничего серьезного не нарыл – а тут, смотри ты, сразу двух одолел; никакого сомнения в том, что это Скуратов, у народа не возникло. Кто еще смог бы сказать «Куда ты? В туалет? Я не давал санкции!» Я уж не говорю об Альфреде Кохе, который в своих телефонных разговорах, даром что немец, оказался таким знатоком жемчугов родной речи, что сделался истинным народным любимцем. Не зря молва окрестила его «писателем»: последующая эра открытых писем доказала-таки, что истинное его призвание – не экономика, а литература. Фраза «Толик, я п…..с!» запомнилась, конечно, не благодаря сенсационности признания, но прежде всего потому, что и наверху, оказывается, знают родную речь. В этом контексте недавняя телефонная беседа Бориса Немцова с одним из лидеров белорусской оппозиции только прибавила Немцову очков — думаю, не только в народе и в белорусской оппозиции, но и в Кремле, поскольку, не щадя цветистых выражений для своих оппонентов, Путина и Суркова он назвал чрезвычайно вменяемыми людьми. Помните прекрасный русский анекдот о прослушке? «Ты молодец, Ваня, и вообще слава КПСС!».
Жирную точку в истории русского компромата поставил Сергей Доренко. Он наглядно доказал, что все усилия пиарщиков и политтехнологов по сбору тайной информации, в сущности, тщетны. Достаточно один раз назвать человека в прямом эфире дураком, и вопрос будет снят как таковой. Особенно если герой надулся до такой степени, что любая критика в его адрес воспринимается как освежающий дождь после долгой засухи. Как справедливо отметила Валерия Новодворская, традиционные судебные механизмы в российской печати не работают: ну назвали тебя свиньей, ну добился ты опровержения, и кто ты теперь? Свинья с опровержением!
Тот факт, что компромат в России перестал работать, можно интерпретировать двояко. С одной стороны, это мрачный признак: когда борцы за правду (обожающие поговорить о своей духовности) оказываются с ног до головы в цветах. Скомпрометированы все стороны: в деградировавшей стране решительно не на кого поставить, и это первый знак упадка. С другой стороны, это прекрасно, когда незаконно добытые сведения перестают рассматриваться в качестве аргумента. Прав оказался Березовский: сегодня количество упоминаний, вне зависимости от их модальности, есть уже лучший показатель успеха. Не говоря уже о том, что Россия всегда будет уважать правителя, который употребляет мат, не брезгует групповушкой и ворует по-крупному, щедро спонсируя любимую девушку. Когда известный финансист В. был замечен в красивых ухаживаниях за некоей Марьяной Ц. (сообщалось, что подаренный им плюшевый мишка в каждой лапе держал по пять тысяч баксов), это создало финансисту репутацию куда более радужную и прочную, чем если бы он накормил миллион голодных бюджетников. Что вы хотите, особенности национального менталитета.
Так что у кризиса компроматной политологии есть и еще одно важное последствие. Кончилось время виртуальной политики — слоганов, технологий и халявных приработков, когда главным умением политтехнолога было умение написать такой текст, чтобы заказчик его не понял. Наступило время политики реальной, когда соревнуются харизмы, дела и умение предугадывать ход вещей. В свое время, если помните, большевиков не остановил даже вал публикаций о том, что Ленин был немецким агентом, а Дзержинский — кокаинистом (а уж разговоры о том, что Ильич погиб от сифилиса, и вовсе приблизили вождя к трудящимся массам).
Что касается собственно слива из почтового ящика Лейбмана… Это славная публикация, делающая честь сайту. Из нее следует, что г-жа Смирнова, не делающая ни одной грамматической ошибки и вполне оправдывающая славу стилиста, охотно и не без удовольствия поливает своих знакомых за глаза, тогда как г-н Лейбман, делающий множество ошибок и вообще никакой стилист, своих не сдает ни при каких обстоятельствах. Если учесть, что вдобавок он еще и довольно цветисто матерится, — можно не сомневаться, на чьей стороне окажется симпатия читателя.